«Диспетчер: Борт четыре семёрки. Вы на какой высоте?
– Девять тысяч шестьсот.
– Перед вами грозовой фронт.
– Вижу. Куда он движется?
– К вам в гости.
– Скажите, что нас нет дома.
– Давайте, попробуем его обмануть.
– Как его лучше обойти?
– Сверху. Наберите десять тысяч пятьсот.
– Вас понял. Спасибо».
Слышу я далёкий голос своей работы и мысленно набираю высоту, продолжая смотреть в окно. Там всё стихает, будто снял наушники после рейса, когда шасси замерли на асфальте, а двигатели перестали петь. Самолёт замер. Тишина, слышно даже, как Шила перегрызла нить. Иглотерапия всегда благотворно влияла на неё. Успокаивала. Буря напортачила и скрылась.
Гроза снаружи только что прошла, гроза внутри тоже. Свинцовые тучи, словно тампоны, впитавшие океаны, брошены на край горизонта. Вдали всё ещё сверкали разряды высокого напряжения. Мгла не имела ни конца, ни края, она не вмещалась в рамки окна, ограничиваясь только широтою взгляда. Я был с периферии, у меня лучше развито периферическое зрение, я замечал мелочи, но не видел главного. Вот и сейчас, отвернувшись от окна, я смотрел на неё и не мог понять: В чём же фокус? Почему я ею так околдован? Даже когда язык её колок. Иголка её недовольства шьёт мне мокрое (об убийстве её счастья), которое никогда не будет раскрыто, и она и я это знаем:
– Лучше я погуляю с собакой.
– Кому будет лучше – ей, мне, тебе?
– Ты отдохнёшь от меня, она от тебя, а я от себя.
– Я сама погуляю. Всё, – закончила она с пуговицей на своём пальто. – Там тепло?
– Лето, – посмотрел я на термометр. Градусник изменился в лице, у него выступил весенний румянец. – Гроза вроде бы отошла.
– Сколько? – Как и всякая женщина, она желала конкретики даже в мелочах, не говоря уже о глобальном.
– Плюс пятнадцать.
– Не густо, для лета.
– Что за лето в этом году? – сделал я тему общей.
– Это не лето, это осень разминается.
– Хочешь, я схожу.
– Нет, моя очередь. А ты… займись делом.
– Каким делом?
– Не знаю, мужским. Зонт мне взять или не надо? – остановилась она в нерешительности, глядя на собаку, которой уже невтерпёж. Та тявкнула и тут же смела хвостом эту слабость.
– Возьми на всякий случай, – взял я зонт с полки.
– Не, передумала. Я вернусь и сразу поедем.
– Куда?
– Ты забыл, куда мне надо?
– Хорошо, – сделал я вид, что вспомнил. Готовый открыть зонтик в любую минуту на случай новой грозы.
Я взял из её рук пальто и помог Шиле его надеть. Она подошла к зеркалу. Посмотрела на свою работу. Я уже стоял сзади, уже обнял, уже искал пальцами пуговицы. Пуговицы неохотно совали головы в петли. В каждой застёгнутой мною пуговице на её пальто читалось, как крепко Артур к ней привязан, пристёгнут, присобачен. Она шла гулять на улицу с собакой, а он уже скучал. Собака, чуя близкую свободу, скребла дверь и скулила, глядя на дверную ручку. Будто от той бронзовой ладошки и зависела её свобода. Наконец лацканы пальто поцеловались, да так и застыли в засосе. Я отворил перед ними дверь, собака выскочила и вытянула за собою Шилу. Она встала в профиль и нажала на кнопку лифта. Я все ещё не мог закрыть дверь, будто моя преданность подставила ногу, не позволяя сделать этого:
– Мысленно я с тобой.
– Мысленно я и сама умею.
* * *
Проветривание пошло всем на пользу, людям, как и помещениям, это было необходимо. Как только она вернула собаку в дом, я повёз Шилу в клинику, я сдал свою женщину, свою кровинушку на анализы, на сахар, на холестерин, на что-то ещё. Это были те редкие моменты, когда она была не в силах проанализировать себя сама. В хорошую погоду ей казалось, что она была способна заправлять всем миром. Шила заправляла полный бак эмоций и мчалась навстречу мечте. Та была женского рода, она на дух не переносила мужчин. Шила никак не хотела верить, что зависит от них. Она часто повторяла: моей мечте уже 24, 25, 26, а она все ещё не исполнилась. «Неужели всё это из-за тебя?»
На улице небо подтекало, навстречу дождь. Он был мокрым, неприветливым, он шёл куда глаза глядят. Мы спрятались от дождя под крышей авто. Машина тронулась и, выехав со двора, понеслась сквозь пустой город. Скоро улицы вынесли её к Неве. На набережной я сбавил ход, та была оцеплена какими-то фургончиками и людьми, снимали кино. Наша машина внезапно попала в довоенное время, рядом прошли полуторка, пассажирский автобус «Газ» из гаража 30-х годов, из которого, словно из гардероба того же времени, вышли люди и попали в камеру. Операторский кран, будто надзиратель, внимательно следил за происходящим.
– Ты хотела бы сниматься в кино? – спросил я Шилу.
– А мы чем с тобой всё время занимаемся?
– Снимаем?
– Да, сериал. Знаешь, как называется?
– Секс в большом городе?
– Секс с большим городом.
– Каждый божий день, – рассмеялся я. – Не надоело?
– Ещё как!
– Что думаешь делать?
– Выйти. Здесь остановитесь, приехали. Сколько я вам должна?
– А я?
– Тридцать минут личного времени.
– Берите. Для вас мне не жалко.
Шила вышла, улыбнувшись беззвучно: «Это быстро». Я остался сидеть в машине, время от времени стирая капли с лобового стекла, которые заливали экран. Дождь редел, когда он совсем остановился, я вышел из машины, чтобы покурить с ним. Мы покурили, озираясь на мир вокруг. Мир идеализировал себя и своих поклонников холодным порывистым ветром. Небо постарело и осунулось. Чуть ниже на вывеске поросёнок нюхал надпись «Свежее мясо». Город всё ещё валялся под одеялом субботы, уже не спал, ворочался одинокими гражданами и бессонными автомобилями. Он пока и не собирался вставать, только потягивался дымкой на небе и зевал облаками на горизонте. Напротив был КФС, я зашёл в него отлить, люди уже глушили пиво с крыльями. Ощущение утреннего пива накатило на мою память, когда в голове бродит вчерашнее виски, или текила, или водка, когда одним рассолом этого не залить. Ливень пива разбавляет лужи вчера. Кто-то несёт ересь, словно радио, которое висит высоко и его не выключить. Слова не воспринимаются, только их неприятный тембр. Человек смеётся иногда, видимо, ему удалось пошутить, его чувство юмора тоже хлебнуло пива и пришло в себя, но не в других, другие мрачно молчат. Их чувства всё ещё дрыхнут, но скоро проснутся и начнут начистоту. В каждой искренности своя доля спирта.
Штаны мужа болтались на ветру, не штаны, а чехлы для ног. «Нельзя же мужчине быть таким худым? Это был один из тех вопросов, которыми я не раз задавалась. Кое-что начинает бросаться в глаза, да так, что возникает вопрос: Люблю ли я?»
